Последние 20 месяцев были наиболее необычными, в первую очередь благодаря пандемии, хотя есть ощущение, что многие вещи совершенно не изменились за этот промежуток времени. Каждый день кажется таким же, как другие. Нэнси и я по большей части сидим дома, взаимодействуя с внешним миром через электронную почту и звонки в Zoom — идет ли речь о работе или общении с внуками. Будние дни не отличаются многообразием событий (особенно так можно сказать о периоде до начала массовой вакцинации, когда мы изредка обедали вне дома или посещали знакомых). За два года у нас был всего один отпуск — неделя. Лучший способ подвести итог такому существованию — провести сравнение с Днем сурка: каждый день не слишком отличается от предыдущего.
Что изменилось в нашем окружении за последние 12 месяцев? Мы пережили выборы и смену президента, вкупе с возросшей чувствительностью вопросов, связанных с выборной гонкой, неравенством сил и изменением климата — однако, по-прежнему имеем незначительное количество ощутимых результатов. К счастью, создана и одобрена вакцина, которая доступна населению. Таким образом, Covid— 19 сбавил свои обороты, но мы получили второе его пришествие, чему способствовал штамм дельта, и это далеко не конец.
В мире бизнеса нового также совсем немного:
- Продолжается возрождение экономики, начавшееся в третьем квартале 2020 года — с приростом ВВП в США, превысившим исторические показатели.
- Растут рынки ценных бумаг, оживление которых началось в марте 2020 года.
- Беспокойство по поводу растущей инфляции, как оказалось, на текущий момент имеет под собой основания, но все еще нет согласия относительно ее первопричины (политика Федерального резерва или узкие места в цепочке поставок/на рынке труда?), а также продолжительности — носят ли они скоротечный или хронический характер.
Все три обстоятельства, перечисленные выше, предстали перед нами много месяцев назад, и сегодня они едва изменились. Таким образом, в среде инвестирования ситуация по-прежнему аналогична Дню сурка. Но стоит отметить, что некоторые трансформации происходят, и они станут предметом обсуждения в настоящей записке. Мое внимание привлекают вовсе не «макроперемены» — что произойдет с ВВП, инфляцией и процентными ставками в следующем году, а скорее, «макроперемены», способные на долгие годы оказывать влияние на нашу жизнь. Многие из них пока неактуальны, однако это вовсе не означает, что нам не следует иметь их в виду.
Изменяющаяся среда для инвестирования
Как я уже писал ранее, мир, каким он мне помнится 50, 60 и 70 лет назад, был вполне статичным местом. Казалось, в нем не происходило сколько-нибудь существенных или стремительных перемен. Дома, автомобили, письменные материалы, технологии бизнеса и общая среда 1970 года не слишком отличались от них в году 1950-м. Нас развлекали трансляциями по телевидению и радио, мы управляли автомобилями с бензиновым двигателем, работавшим от карбюратора, большинство подсчетов производили на бумаге, оформляли документацию на печатных машинках (при этом копии делались при помощи копировальной бумаги), общались друг с другом посредством писем и телефонных звонков, а информацию добывали преимущественно из книг, уютно разместившись в библиотеках. Калькулятор с четырьмя функциями, персональный компьютер, сотовый телефон, электронная почта и Интернет еще не существовали, а до некоторых из этих благ было очень далеко. Я описываю такие условия жизни преимущественно как декорации — как театральную сцену, на которой проигрываются события и завершаются циклы.
Одной из наиболее значимых перемен, произошедших в 1960 году, стали первые побеги «инвестирования в рост» быстро растущих компаний, многие из которых были качественно иными структурами. «Модная пятидесятка», которой я уделяю так много внимания, установила собственные правила на фондовой бирже во второй половине 1960-х: она включала производителей офисного оборудования IBM и Ксерокс, титанов в отрасли фотографии Кодак и Полароид, компании-производители лекарств «Мерк» и «Эли Лилли», технологические компании, в том числе «Хьюлетт Паккард» и «Техас Инструментс», а также передовые компании в сфере маркетинга/потребительских товаров, подобные «Кока Коле» и «Эйвон».
В акции этих компаний было заложено чрезвычайно высокое соотношение цена/прибыль, достигающее отметки 80 и 90. Очевидно, что инвесторам имело смысл всего лишь вкладывать суммы, кратные данному показателю (за редким исключением), если они уверены, что компании будут занимать передовые позиции в грядущие десятилетия. А инвесторы и не сомневались. Фактически у них сложилась уверенность в том, что с данными компаниями ничего плохого не случится и ничего не может сбить их с курса. Это было одно из главнейших заблуждений в послевоенной Америке: революционная новизна товаров заставила инвесторов — в хороших традициях нарушения логики — поверить, что новые и лучшие вещи никогда не придут на смену этим гигантам.
Несомненно, такие инвесторы уверенно скатывались в пропасть. Если вы приобретали акции «величайших американских компаний» во времена, когда я начал свою деятельность в 1969 году, и являлись их бессменными владельцами в течение пяти лет, значит, вы потеряли практически все ваши деньги. Первая причина состоит в том, что мультипликаторы второй половины 1960-х были слишком высоки, и они же погорели в ходе последующей рыночной коррекции. Вторая, и возможно более важная причина, заключается в том, что многие из таких компаний, «пришедших навсегда», оказались уязвимыми к переменам.
Компании из разряда «модной пятидесятки» явили собою пример молодого, вновь распустившегося первоцвета перемен в новом мире, и многие из них перешли в разряд ранних жертв уже следующих свежих веяний. Как минимум, половина тех, кого считали непоколебимыми компаниями, либо вовсе ушли из бизнеса, либо были выкуплены конкурентами. «Кодак» с «Полароидом» утратили смысл своего существования вместе с появлением цифровых камер. «Ксерокс» уступил большую долю копировального бизнеса фирмам-конкурентам с низкой себестоимостью из-за рубежа, освоившим этот рынок. IBM оказалась уязвимой, когда началась децентрализация вычислительного процесса и персональные компьютеры заняли место массивных рабочих станций. Давно ли вы видели коммивояжеров? Нет — и немного новостей о «Барышнях из Эйвон». А как насчет любимого детища тех дней – стилистически выдержанной выкройки? Есть ли у вас знакомые, которые сами шьют одежду для своей семьи?
С того времени прошли годы, которым довелось стать свидетелями массивных сдвигов в окружающей нас среде. Сегодня, в отличие ситуации 1950-х и 1960-х, есть ощущение, что все изменяется буквально каждый день. Особенно сложно предугадать будущее тех или иных компаний или отраслей промышленности — станут ли они разрушителями шаблонов, либо превратятся в жертв конкурентов-подрывников. Каждый, кто верит в то, что все фирмы из сегодняшнего перечня лидеров будут оставаться в этом списке в течение пяти или десяти лет, имеет все шансы доказать собственную несостоятельность.
Для инвесторов подразумевается, что сложился новый мировой порядок. Такие формулировки, как «стабильно», «устойчиво» и «экономический ров» в будущем будут в меньшей степени соответствовать вопросу нашего обсуждения. Подавляющая доля инвестиционной деятельности потребует бóльшего количества технологических экспертиз, чем это делалось в прошлом. Капиталовложения, которые строятся на предположениях, что завтрашний день будет похож на день вчерашний, требуют предварительной детальной и многократной проработки.
Изменяющаяся природа бизнеса
Американский бизнес все больше переходит в виртуальную среду, возрастает объем его оцифровки, ориентированность на информацию увеличивается экспоненциально. Бизнес более не работает с какой-либо отдельной отраслью (например, с сельским хозяйством или производством продукции). Даже те компании, которые занимаются изготовлением товаров и услуг, всё масштабнее призывают на помощь информационный продукт или прочие аспекты технологического развития. Подобные составляющие будут оказывать принципиальное влияние на то, какой бизнес, унаследованный из прошлого, выживет, какой ров выдержит проверку временем и какие пришельцы займут место старой гвардии, а также и на то, что будет представлять из себя наш мир десять или двадцать лет спустя.
В моей январской записке Нечто, представляющее ценность, я описал некоторые трансформации, реализуемые технологиями в мире бизнеса. Сюда вошли:
- исключительная прибыльность субъектов предпринимательской деятельности, опирающихся на информацию;
- низкая себестоимость на фоне прироста продукции таких компаний, относительная легкость масштабирования и возможность увидеть рост коэффициента доходности по мере расширения бизнеса, вместо того чтобы переживать по поводу убывающей доходности;
- сдержанная потребность в дополнительных капиталах и более крупных предприятиях по мере собственного роста; а также
- основные надежды — на относительно небольшое количество образованных программистов, вместо того чтобы полагаться на армию работников ручного труда или неквалифицированных кадров.
Данные факторы не просто несут с собой потенциал по восхождению исполинов-победителей и низвержению других, но подразумевают глубокие последствия для экономики в целом. Один из факторов представляется мне наиболее значительным. (Поскольку в Oaktree и лично я не занимаемся инвестициями в технологии в широком смысле, мне не обязательно составлять мнение относительно большинства вышесказанного.) Я имею в виду, что, когда технологии и информация играют все более важную роль в жизни и бизнесе, необходимость в рабочей силе снижается.
Столетие назад США были сельскохозяйственным тяжеловесом, а само сельское хозяйство было высокотрудоемким. Такое огромное количество неквалифицированных работников было занято на фермах Соединенных Штатов, преимущественно на Юге и Среднем Западе. Потребность в них сократилась с изобретением силовых двигателей. На смену большого количества тружеников пришли тракторы, а люди переместились на Средний Запад, чтобы найти себя на заводах, занимающихся производством новых автомобилей и бытовой техники. Таким образом, работники, смещенные из одной отрасли, были задействованы в другой — благо в то время были индустриальные секторы, переживающие подъем, наряду с теми что находились в депрессии.
Перемотаем к XXI-му веку. Отрасли индустрии, куда переместились те самые работники и их потомки, в свою очередь, стали терять свои позиции, на этот раз вследствие массового ввоза импортных товаров, произведенных при помощи малооплачиваемой рабочей силы и, в особенности, средств автоматизации. В то время как промышленное производство в США находится на спаде, технологический сектор этой страны — в таких отраслях, как информационная, искусственный интеллект, коммуникации и сфера развлечений — фиксирует собственный рост, позволяющий занять место механических помощников. И, как упоминалось ранее, технологические фирмы в состоянии наращивать свое производство и зарплатный фонд без необходимости пропорционального увеличения нанятых сотрудников.
Оптимисты говорят, что «нужно нечто новое, чтобы занятость подскакивала всегда» (как это происходило в промышленном производстве между 1920 и, скажем, 1970). Однако: а) не видно большого количества таких признаков в секторах промышленности, основанных на технологиях, переживающих подъем, — они просто не являются трудоёмкими и б) сотрудники, в которых нуждаются высокотехнологичные отрасли производства, как правило, лучше образованы по сравнению с теми, кто покинул промышленный сектор. Что касается последних, то они вызывают особую обеспокоенность с учетом деградации доступного каждому в США образования за государственный счет. (Хотя все же есть окно возможностей для роста количества рабочих мест в секторе услуг.)
Меня беспокоит, где трудоустроятся работники, в которых более не нуждается промышленное производство. Для тех, кто рассчитывает на правительство в поиске решений, наиболее вероятными будут гарантии выплат установленного прожиточного минимума, предназначенных каждому. Но можем ли мы позволить себе поддержку растущего количества безработных граждан трудоспособного возраста и их семей? И каким образом мы заместим преимущества нематериального характера: место, куда необходимо ежедневно ходить, и удовлетворение от качественно выполненной работы? Являются ли посиделки на веранде действительно стоящей заменой труду? Я полагаю, что эпидемия наркотической зависимости, например, в полной мере увязывается с утратой рабочих мест. Щедроты правительства не являются адекватной заменой самореализации в работе.
Инфляция/дефляция
Я много времени посвятил предмету инфляционных процессов наших дней, особенно в статье Размышления на макро-уровне четыре месяца назад. Наши возможности предвидения будущего слишком ограничены, но есть соображения, касающихся данного предмета. Как насчет вероятности дефляции? Нас повсюду предупреждали одновременно об инфляции и дефляции в течение последних нескольких лет. Единственное, в чем я уверен, — что мы получим оба этих процесса одновременно.
Недавно я наткнулся на видеоролик Кати Вуд, рассказывающей об инфляции. Для несведущих: Катя — инвестор, обрела широкую известность в 2020 благодаря своей серьезной работе с акциями FAANGs, Tesla и других технологических гигантов, обошедших других участников фондовой биржи (в 2020 средний доход по пяти из семи ее индексных фондов составил 141%).
В том видео Кати говорит:
В течение некоторого времени мы наблюдаем, что для экономики риск в большей степени исходит от дефляции, нежели инфляции. Так что, поскольку Covid принес всё что мог в плане деструктивных последствий, на фоне реального разрыва цепочки поставок мы сейчас переживаем период инфляции, на которой, по моему мнению, инвесторы и делают навар…
. . .Я обучалась в колледже (в течение 1970-х), когда бушевала инфляция, поэтому мне известно, что она собой представляет, и я свято верю в невозможность возврата в те времена, как и в то, что любой, кто готов к инфляции, по всей вероятности, стоит на пути ошибочных решений…
Что касается инноваций, а именно инноваций, вооруживших нас в технологическом смысле, — то мы сегодня переживаем период, ранее нам неведомый. Никогда! Чтобы увидеть источники инноваций, принесших нам технологические прорывы, придется вернуться к временам стационарного телефона, электрификации и автомобилестроению, чье одновременное развитие происходило в те времена.
Сегодня у нас пять платформ: расшифровка последовательности ДНК, роботизация, аккумулирование энергии, искусственный интеллект и технология блокчейн, и каждая из пятерки несет с собой дефляционную составляющую, причем никак не малую ее долю, отнюдь. (Выделено автором)
Она продолжила, цитируя Джеффа Гандланча, Рея Далио и меня, а также, возможно, Стена Дракенмиллера, и в их словах звучала озабоченность дефляционным спадом. (Если честно, то единственным моим комментарием к данной декларации было предположение, что обусловленная технологиями прибыль может сама по себе являться дефляционным фактором — а не то, что результатом явилась инфляция.)
Далее она говорит:
Мы думаем, что он (спад дефляционных процессов) будет сбалансирован дефляционным бумом, и здесь мы расходимся во мнениях. Однако все мы согласны с тем, что существуют компании, которые представляли мир как константу, и они же служили интересам акционеров, играющих в короткую, желая заработать лишний пенни или два, и получали свои деньги. Фокусирование на получении дивидендов привело к вынужденному балансированию компаний на грани и накоплению долгов наряду с уменьшением количества долей. Вероятно, влияет устаревание товаров и услуг вследствие инноваций, которое бьет все рекорды и происходит на наших глазах. В довершение всего для обслуживания собственного долга компании прибегнут к снижению цен в попытке любым способом устранить новые товары и услуги, которые появляются на рынке. И чем это нам грозит — да просто тем, что привычные для нас показателя ВВП будут чрезвычайно низкими, а рост покажется слишком мизерным…
Не миновать нам большого «переселения» рабочих рук, так и будет, в этом нет сомнений. И действительно, когда мы основали нашу компанию в 2014, Оксфордский университет выпустил статью, в которой говорилось, что к 2035 году 47% всех рабочих мест в Соединённых Штатах будут отданы автоматизации и искусственному интеллекту. Та статья по-прежнему на их сайте. Повсюду паника, заголовки в прессе просто кричат, пугая нас. На каждом собрании мы вынуждены слышать этот вопрос. Единственное, чем они пренебрегли — а мы как раз не забыли — закончить свою повесть.
Вместе с автоматизацией и искусственным интеллектом производительность резко уйдет вверх. Думаем, что на высоту, которая не достигалась никогда, и не сомневайтесь — это случится уже в нашей с вами истории. А вместе с ростом производительности придет созидание — больше материальных ресурсов, выше станут цифры ВВП. Таким образом, согласно нашим оценкам, из-за автоматизации и искусственного интеллекта мы вправе полагать, что ВВП соединенных Штатов в 2035 году уже не будет составлять порядка 28 триллионов (а именно эту цифру вы получите, если воспользуетесь шкалой линейного роста), вместо этого он достигнет отметки 40 триллионов…
Прежде чем продолжить, я хочу уделить минутку тому, что именно сказала Кати Вуд: технология окажется дефляционным фактором, а ее положительное влияние на производительность обернется скачком в цифрах ВВП. Однако ВВП — это производное от количества отработанных часов, умноженное на показатель эффективности труда за один час. Таким образом, если технологии станут продуцировать существенное увеличение производительности труда в пересчете на один рабочий час, ВВП сможет вырасти, даже если будет уменьшаться количество рабочих часов. Другими словами, в технологиях заложен потенциал для подстегивания ВВП, и этот же потенциал добавит плюсов к цифрам безработицы.
Сегодня не приходится много слышать о возможной дефляции, и вероятность ее возникновения определенно представляется неправдоподобной. Не много слышно и относительно дефляционного влияния технологий, но не следует отвергать данную идею
Перспектива получить работу
Что касается работы, я хочу упомянуть некоторые перемены, конкретным результатом которых может стать трансформация уже кардинального рода («абсолютная или исключительная трансформация»). Принимая во внимание соблюдение религиозных традиций, одна из которых требует делать субботу выходным днем, известным как Шабат, в начале 1990-х Генри Форд сделал для своих работников выходные и в субботу, и в воскресенье. (Это не было благородным порывом. Он хотел продавать автомобили и прикинул, что люди будут покупать больше машин, если у них будет двухдневный отдых, в течение которого счастливые владельцы смогут насладится приобретением.) Это было важное нововведение, но сегодня субботний и воскресный дни в качестве выходных уже универсальное явление — настолько, что немного людей представляют себе, что может быть иначе.
В настоящее время мы, вполне вероятно, можем ожидать следующую важную трансформацию в организации труда. Не так много времени прошло с тех пор, когда большинство людей мечтало о полной занятости и стремилось получить места, которые обеспечивают потенциал для продвижения по службе. Тем не менее сегодня многое из вышесказанного выброшено как ненужный хлам.
- Компьютеры упростили задачу по отслеживанию людей, не желающих работать по четкому графику, — день или два в одном месте, несколько часов в другом, а одновременно популярной стала подработка, подобная управлению транспортом для Uber.
- Пандемия сделала работу из дома обычной вещью, а требование трудиться в офисе пять дней в неделю стало уже не таким распространенным по умолчанию.
- Миллионы граждан лишились рабочих мест за последний год, и этот процесс стал частью «Великого Увольнения»; 4,4 миллиона — это показатель только сентября месяца.
- Много людей уже не столь привержены к профессиям длиною в жизнь и продвижению по карьерной лестнице.
- Процент безработицы достаточно низкий, даже на фоне миллионов вакантных рабочих мест. Из октябрьского доклада, посвященного услугам, составленного Институтом управления снабжением, следует: «Трудовой ресурс по-прежнему является проблемой, поскольку тяжело найти и удержать людей, например, в сфере услуг и в домах по уходу за недееспособными пациентами».
Перемены такого рода несут с собой значимые последствия: организация труда теперь является менее стандартизированным процессом, работников, кажется, уже меньше вдохновляют регулярные выплаты, а многие надеются, что им позволят работать дома. В 2020 мы наблюдали падение доли экономически активного населения в среде трудовых ресурсов (процент американцев трудоспособного возраста, уже занятых или находящихся в поиске работы) с 63,4% до 60,2%, и с тех пор данный показатель поднялся всего лишь до 61,1%. Что лежит в основе развития такого рода событий? Поскольку феномен пандемии не поддается управлению при помощи законодательства, установление точных причин является сложной задачей. В данном случае я могу предложить некоторое количество возможных обоснований:
- Замедленный экономический рост наблюдается примерно с 2000, он снизил темп создания новых рабочих мест и улучшения положения работников. Все это может определенным образом влиять на то, что карьера и долгосрочная занятость утратили привлекательность в глазах некоторой части молодежи.
- Некоторых представителей молодого поколения способно разочаровать увеличение неравенства в доходах и уменьшение потенциала для экономической маневренности.
- Много людей могут позволить себе праздный образ жизни — по крайней мере, на некоторое время — возможно потому, что они получали больше денег, когда сидели дома, чем когда ходили на работу (благодаря чекам по пособию и/или расширенным выплатам по безработице). Денежные ресурсы из таких источников накапливались на депозитах и на данный момент еще не растрачены полностью.
- Домовладельцы могут получать денежный эквивалент на дому и занимать под это средства, что позволяет им отказываться от зарплатных чеков.
- Опыт работы дома во время пандемии избавил людей от привычного уклада жизни — ежедневных походов на службу и сделал сам рабочий процесс меньше похожим на механический. Такой опыт, возможно, кроме прочего выявил все негативные моменты регулярных поездок на работу из пригорода и обратно, снизив у некоторых людей стремление их возобновить.
- Наэлектризованные рынки побуждают некоторых покинуть свои рабочие места, чтобы заняться дей-трейдингом или инвестированием в криптовалюты.
- Некоторые граждане переехали во время пандемии, либо во избежание заболевания Covid-19, либо просто потому, что переезд — несложная задача для работающих на дому. Сегодня есть такие, кто не хочет возвращаться. В частности, труд на дому снизил необходимость искать жилье рядом с работой в больших городах с высокой стоимостью жизни. Есть и те, кто оценил все радости времени, проведенного вместе с семьей, и решил сменить работу на такую, которая предоставит возможность для продления счастливых часов.
- Увидев, что это хорошо для детей, когда родители рядом, некоторые семьи делают выбор в пользу занятости лишь одного из родителей, поставив крест на карьере и потенциально более высоких стандартах жизни, чему содействуют два источника доходов.
- Люди предпенсионного возраста вполне могут задумываться над выбором в пользу заслуженного отдыха, вместо того чтобы искать дополнительный доход.
- Дефицит рабочей силы (например, призыв к водителям грузовиков идти на службу) укрепил переговорные позиции простых тружеников и предоставил им возможность переходить на более высоко оплачиваемые места.
- Отчаянное положение работодателей обусловило ситуацию, когда некоторым пришлось ослабить должностные требования, стимулируя приток к ним рабочих рук от низкооплачиваемых профессий.
- Люди, желающие вернуться на работу, сталкиваются с проблемой поиска няни для детей, поскольку низкооплачиваемые сотрудники по присмотру за несовершеннолетними вполне могут найти работу, где платят больше.
- Наконец, для некоторых людей на пути их возращения на рабочие места мог стать Covid-19, вернее, страх перед ним.
Чтобы подытожить, следует отметить, что многие работники пережили своеобразный «тайм-аут» во время пандемии — не работая совсем, работая по принципу частичной занятости и/или не совершая поездок по делам бизнеса. Для большого количества людей это могло послужить поводом для перезагрузки, предоставив им удобный случай прийти к заключению: «Моя карьера — это далеко не всё; семья и качество жизни стоят гораздо больше. Я собираюсь переориентировать собственную жизнь и меньше уповать на работу как таковую».
В настоящее время приблизительно 7,4 миллиона американцев являются безработными, при этом есть 11,2 миллиона открытых вакансий. Звучит так, словно привлечь любого из незанятых граждан на работу и заполнить такие позиции не может вызывать затруднений. Но: а) у людей, которые сейчас являются безработными, может не быть необходимой квалификации; б) они не хотят получить работу, не позволяющую им работать из дома; в) возможно, они против фиксированного графика; г) или же таким гражданам не удастся пройти обследование у нарколога; и т.д. По аналогии с тем, что происходит с цепочкой поставок: может потребоваться некоторое время, чтобы поставить все винтики механизма на нужное место.
Я перечислил здесь большое количество перемен, главным образом проистекающих из пандемии. Некоторые могут исчезнуть в ближайшие месяцы, по мере того как всё нормализуется. Однако другие могут приобрести постоянный характер и через 5–10 лет дадут нам основание говорить: «А вы помните, до чего всё было иначе до 2020 года?».
Перспективы для демократии
Есть прекрасная, но редко используемая формулировка, описывающая политику и методы управления в США: скользкая дорожка. Google определяет это словосочетание как «полная опасности и неуверенности; шаткая». Государство представляется сильно разделенным в плане политических симпатий, и спор, кажется, грозит перейти в крайнюю фазу с течением времени.
Часть вины перекладывается на медиа (включая социальные ресурсы). Объяснение тому простое, но вызывает сожаление: немногие предприниматели просчитали, что в данной сфере деятельности крутятся деньги. На заре телевидения, как я это понимаю, люди, управляющие работой государственной сети, основали новый сектор в качестве бесплатной услуги, который работал в убыток. В телевидении ранних десятилетий (на протяжении 1970-х) основные сети балансировали на грани, объективно предоставляя информацию устами благородных персон, таких, как Вальтер Кронкит, Срут Хантли и Девид Бринкли, — и во многом остались прежними. Однако за последние 20 лет некоторые средства массовой информации увеличили собственную прибыль, обслуживая интересы то одной стороны, то противоположной, а зачастую и сталкивая их. И совсем недавно мы узнали о том, как управляют трафиком социальные ресурсы, апеллируя к армии чрезвычайно политизированных приверженцев и заявляя об отсутствии ответственности за свой контент. Правда в том, что на наших разногласиях кто-то зарабатывает (как часто вы видите ежедневную газету, начинающуюся с позитивного заголовка?).
Результат чрезвычайно вредоносен. Скверно, что некоторые телевизионные новостные программы и сайты социальных медиа предоставляют одностороннюю информацию по многим проблемам. Однако теперь все чаще они не обходят вниманием «альтернативные факты», дающие американцам возможность увидеть реальность с разных сторон. Это способно привести к дальнейшей поляризации и враждебному отношению к тем, с кем некто не сошелся во мнении. Не потребуется много времени, чтобы разногласия переросли в антипатию. Без предоставления набора фактов, с которыми никто не поспорит, легко усомниться в добропорядочности тех, чье мнение противоположно вашему, тем самым подрывается сама основа демократии.
С большой степенью вероятности американцы хотят жить рядом с теми, кто разделяет их политические взгляды, выражает аналогичное мнение, и предпочитают кандидатов, целиком поддерживающих их партийный курс. Поскольку политическая сила, которая выиграет всеобщие выборы, является уже заранее определенным фаворитом при подавляющем большинстве на выборах в конгресс, настоящая конкуренция заложена в праймериз (первичные выборы), в ходе которых и происходит заявка партии на доминирование. Нередки случаи, когда выдвигаемый кандидат пропагандирует такой вариант партийной идеологии, который можно охарактеризовать как крайний. Победитель — как правило, избранный небольшим количеством сторонников, голосующих в ходе праймериз, практически всегда приходит к победе на всеобщих выборах, формируя конгресс, основательно утяжеленный людьми, занявшими самые крайние позиции, причем, из обеих партий.
Некоторые политиканы не только способствуют разделению, наблюдаемому нами, но также получают преимущества от данной ситуации в форме пожертвований на проведение предвыборной кампании и внимания со стороны медиа. Безальтернативная природа многих выборов в конгресс провоцирует такой тип поведения, который в прошлом рассматривался как неприемлемый: нецивилизованные поступки, травля коллег, выражение взглядов, которые ранее табуировались, а также защита мер экстремального характера. Многие из официальных лиц, будучи избранными, кажется, придерживаются собственной интерпретации пословицы «в любви и на войне все средства хороши»: любая тактика хороша, если мобилизует моих сторонников, помогает переизбраться и способствует тому, что моя партия получает власть или удерживает ее в своих руках.
Можно прийти к заключению, что вышесказанное — безопасно, по аналогии с драматическим сюжетом на телевидении. Тогда всё заходит в тупик, но есть люди, считающие, что патовая ситуация — это лучшее, что можно ожидать от Вашингтона, поскольку хуже бывает, когда множество инициативных постановлений правительства оказываются ошибочными. Однако данная тенденция приводит к печальным последствиям.
Соревнование на политической арене сместилось от интеллектуальной/ идеологической сцены на персоналии. Как показывают последние выборы, наша страна разделена на два лагеря, в том числе по демографическим признакам. Я полагаю, что разделение — склонность к обустройству жизни рядом с теми, кто похож на вас самих, — набирает обороты, а рука об руку с кластеризацией повышается уровень антипатии, взаимного неуважения и раздраженности по отношению к «другим». Политическая сторона такого разделения может усугубляться под действием предвыборных махинаций, с помощью которых доминирующая партия получает такое количество мест и полноту власти, которые не соответствуют количеству их избирателей. (Во многих штатах избирательная лотерея в округах находится в руках законодательных органов, и у правящей партии есть возможность прибегнуть к нечестным мерам или манипулировать границами округов. И все это с целью не ослабить или даже усилить свою хватку на рычаге власти.)
Вещи такого рода осложняют жизнь в условиях нашей так называемой демократии (согласно онлайн-словарю Lexico от Оксфордского университета, это «система управления, чьи бразды находятся в руках всего населения или всех граждан государства, обладающих правом голоса, или осуществление контроля над организацией либо группой со стороны большинства членов такого образования»). Когда я был ребенком, мы устраивали диспуты в школьном дворе, отстаивая «правило большинства голосов». Если посмотреть на систему в США, мы, как бы то ни было, увидим бесчисленное множество способов, которыми пользуется наша форма правления при нарушении самих принципов демократии — а именно, репрезентативность демократии, правило большинства и «один человек — один голос». Например:
- Поскольку места в палате представителей распределяются по штатам пропорционально количеству их населения, у каждого штата имеется два места в сенате. Калифорния со своими 39 миллионами людей, получает такие же привилегии в сенате, что и штат Вайоминг с егоТаким образом, 26 наименее населенных штатов, в совокупности насчитывающих лишь 57,6 миллионов населения (17% от всех граждан США), теоретически имеют возможность занять 52 сенаторских кресла и, таким образом, контролировать этот орган власти.
- Президент США не избирается на основе того, что получит больший уровень поддержки на общенародном голосовании, всё решают персоналии тех, кто завоюет большинство в коллегии выборщиков. 538 выборщиков в коллегии распределены по штатам на основании их демографии, то есть демократично, однако в 48 штатах голоса коллегии выборщиков переходят к кандидатам по принципу «победитель получает всё», что отнюдь не признак народовластия. Таким образом, кандидат из каждого из 39 наименее населенных штатов и округа Вашингтон может одержать победу с разницей в один голос (получив 47 миллионов из 93 миллионов голосов в совокупности, если все зарегистрированные избиратели пойдут на выборы); есть также возможность получить голоса всех 270 миллионов избирателей; а также можно выиграть гонку в случае, если другой кандидат получит 120 миллионов голосов в 11 наиболее густонаселенных штатах. Другими словами, в данном примере наиболее крайнего характера президент США может быть избран голосами всего 47 миллионов избирателей (22% от общего количества) против 166,9 миллионов голосов, отданных его оппоненту. (Заметьте, что в случае если процентное количество, собранное в наименее населенных штатах, окажется ниже, чем в оставшихся, те самые штаты с меньшим количеством граждан могут избрать своего президента, получив даже меньшую процентную долю от совокупного результата общенародного голосования.)
В течение последних 100 лет президент зачастую избирался с существенным перевесом в ходе голосования на прямых выборах. Наиболее высокий разрыв был у Линдона Джонсона — 61,1% в 1964; Франклина Рузвельта — 60,8 в 1936; Ричарда Никсона — 60,7% в 1972; и Рональда Рейгана — 58,8% в 1984. На этом фоне победители последних восьми президентских кампаний получали всего лишь процент, лежащий в диапазоне между 43,0% и 52,9% голосов, а дважды случилось так, что президент занимал свою должность, опираясь на меньшее количество голосов, полученных в ходе общенародного голосования, чем проигравший кандидат.
Такого рода вовсе не демократичные аспекты нашей системы управления действуют в течение столетий. Однако же американская версия демократии, как правило, является рабочей, поскольку люди и партийные структуры по большей части: (а) смирились с тем фактом, что демократия — словно хрупкое стекло и способна устоять только в случае, если большинство граждан воспринимают систему как справедливую и легитимную; (б) население верит в то, что правда на стороне большинства, и этот постулат должен смягчаться уважением к правам меньшинства; а также (с) научились ставить во главу угла прогресс для страны, как минимум, отдавая ему настолько же высокий приоритет, как это делает правящая партия. Таким образом, государственные мужи играют по неписаным правилам и придерживаются традиционных норм поведения, дабы благоприятствовать стабильности демократических устоев. В большей части нашей истории были слышны лишь отдельные голоса граждан, говорящие нам, что выборы, возможно, были проведены нечестно, или ставящие под сомнение результаты голосования. В настоящее время такого рода подозрения уже превращаются в основную тенденцию. Меня лично беспокоит данная направленность.
Разделение на группы и манипуляции во время предвыборной кампании увеличивают и без того существенное влияние одной или другой партии во многих штатах, контроль за голосованием со стороны законодательных органов штата открывает двери для возможных махинаций. Глава канцелярии губернатора и члены совета директоров по выборам исторически занимали нейтральную партийную позицию (и такие места во многом сводились к скучной монотонной работе). Все больше и больше назначение на должность или избрание способно соблазнить официальных лиц партии на злоупотребление избирательным процессом. Как новые законы, так и новые нормы политики открыли возможности для законодательных органов и сотрудников избирательной комиссии поступать так, как раньше считалось немыслимым. В конечном счете, ничто и никто не в силах помешать законодательным органам штатов определить перечень избирателей, которые станут голосовать за представителя доминирующей партии независимо от результатов прямого голосования в таких штатах.
Серьезные потенциальные угрозы для нашей демократии — это уже реальность, и никто не может с уверенностью сказать, что припасло для нас будущее. Ранее я писал о совместной деятельности с группой «Нет ярлыкам» и ее поддержке решений, основанных на взаимном согласии партий. Наша организация объединила демократов и республиканцев, а также сенаторов и представителей с обеих сторон, которые до того момента едва ли общались друг с другом. И, полагаю, «Нет ярлыкам» заслуживает доверие за те несколько важнейших законодательных норм, вступивших в силу в этом году при двухпартийной поддержке, и что самое главное — за инфраструктурный законопроект, который президент Байден только что ввел в действие своей подписью.
В течение шести месяцев активного членства в «Нет ярлыкам» моим глазам открылось нечто новое. Если кратко, я думаю, что очень мало кто осознает, насколько недемократичным является конгресс. Мне представляется, что каждая палата конгресса прочно закреплена за лидером, избранным партийным большинством. В важных вопросах, если спикер палаты или лидер большинства в сенате захочет, чтобы произошло некое событие, именно так обычно и случается. И если лидер не желает дать чему-либо ход, тогда все спускается на тормозах. Такой диктат (а) вызывает серьезные сомнения относительно самой сути демократии и (б) заставляет вас недоумевать — для чего мы делегируем сенаторов и представителей в Вашингтон (другими словами, если эта персона может единолично устанавливать повестку и указывать всем участникам, как им голосовать, то почему бы просто не позволить лидеру каждой палаты управлять всем самостоятельно?). И если законодательные структуры с двух сторон следуют инструкциям, спускаемых сверху их лидерами, а такие указания, по всей видимости, согласуются с генеральной линией партии, то существование двухпартийного законодательного органа невозможно по определению.
Я думаю, что двухпартийное правительство и законодательный орган очень важны для благополучия нашей демократии. Альтернативой является принцип, по которому партия большинства делает все, что ей заблагорассудится, включая принятие законов, не встречающих противодействия со стороны другой партии. (Некоторые нормы могут приниматься сенатом всего 51-м голосом, согласно процедуре, названной «примирение», с преодолением сопротивления при помощи флибустьерства — смотри ниже.) Тогда любая из партий принимает законы, следуя своей линии:
- Законодательные нормы не приходится смягчать, чтобы привлечь голоса противоположной стороны.
- Для партии меньшинства сложно шельмовать новый закон и тех, кто стоит за его кулисами.
- Есть большая вероятность, что партия меньшинства даст обратный ход принятому закону, когда сама обретет большинство, что причинит ущерб людям, нуждающимся в стабильной, предсказуемой среде для жизни и активной бизнес-деятельности.
Все это приводит меня к инфраструктурному законопроекту, вступившему в силу 15 ноября, тому необычному курсу, который он принял в противовес только что описанному мною. Во-первых, он прошел процедуру голосования в сенате 10 августа при поддержке со стороны всех 50 демократов и всего 19 республиканцев (в данном случае лидер меньшинства Митч МакКоннел дал возможность своим членам голосовать согласно их совести). Однако законопроект наткнулся на сопротивление в палате, где так называемые прогрессивные демократы отказались отдать голоса за него, пока палата в первую очередь не примет проект закона «Строить лучше, чем было» с его триллионами долларов, выделяемых на программы социальной защиты, не связанные с физическими объектами инфраструктуры. Это послужило основой для изощренного действия театра кабуки в течение последних трех месяцев.
Инфраструктурный законопроект, получивший одобрение в сенате, мог быть принят в палате в августе. Однако партийные дрязги поставили его под угрозу, так как большинство республиканцев не желали отдать победу прямо в руки администрации президента-демократа Байдена, а некоторые прогрессивные демократы хотели воспользоваться своими рычагами влияния, дабы удерживать законопроект в качестве залога, до тех пор пока умеренные не проголосуют за их проект. Вместо того чтобы призвать к голосованию по инфраструктурному законопроекту в срочном порядке, спикер палаты Ненси Пелоси (возможно, с целью заручиться поддержкой со стороны представителей прогрессивного крыла ее демократических кокусов) увязала оба проекта вместе, несмотря даже на то, что закон о защите социальных гарантий еще следовало детализировать, обсудить или «поставить ему оценку» в средствах, которые он получит из федерального бюджета (справ.: Ко́кус (англ. caucus) — собрание сторонников или членов политической партии или политического движения). Позднее она была принуждена в письменной форме согласиться на принятие инфраструктурного проекта и обещала возглавить голосование по нему вплоть до сентября 27, однако ей не удалось осуществить обещанное (без каких-либо последствий).
Явившееся результатом представляло собой настоящую проверку «на слабо». Спикер потребовала, чтобы умеренные сначала приняли решение в отношении закона о социальной защите, однако небольшое количество умеренных (достаточное, чтобы помешать демократам в достижении необходимого порогового большинства в количестве 218 голосов для прохождения законопроекта) отказались сделать это и потребовали в первую очередь провести голосование по инфраструктурному проекту. Действия умеренных создавали впечатление такого рода восстания против руководства палаты, который редко можно было наблюдать в последние годы. Но затем, 2-го ноября, демократы утратили губернаторскую должность в Вирджинии и чуть было не лишились таковой в традиционно демократическом штате Нью Джерси. Возникшая отсюда естественная необходимость администрации Байдена «одержать победу» обусловила доставку законопроекта в нижнюю палату всего три дня спустя, где он был одобрен всеми демократами за исключением шести прогрессивных членов плюс 13 голосов умеренных республиканцев. Результатом стало принятие закона 228 голосами к 206, и этот результат был достигнут, несмотря на сопротивление спикера вплоть до последнего момента.
Для законодателей, не желающих поддержать проект, несложно найти в нем положения, которые способны вызвать возражения, и в данном случае они так и поступят. Но я убежден, что в конечном итоге инфраструктурный законопроект окажется полезным для подавляющего большинства избирательных округов; поэтому мне кажется, что некоторые из 206 членов палаты представителей, голосовавших против, вполне могут изменить свое мнение в силу потенциально возможных выгод для своих избирателей. Как охарактеризовать всё это? «Политика» — которая, кроме прочего, определяется оксфордским словарем как «дебаты или конфликт между индивидуумами или партиями, которые вынуждены удерживать или надеются получить рычаги власти».
Широкое недовольство обеими ведущими партийными силами, если следовать логике, могло бы привести к рождению третьей, которая станет апеллировать к американцам, пребывающим между двух огней. Но когда голоса будут разделяться больше, чем на две партии, возможны серьезные препятствия на пути достижения чистой победы для любой из них. И вот именно здесь начинаются осложнения. При американской форме правления вызывает сомнение сама возможность избрания кандидатов от партии меньшинства, как и формирование коалиции. Но более важно, что при конкурировании за президентский пост каждому из кандидатов двух самых популярных политических сил будет сложно получить большинство в коллегии выборщиков. В таком случае судьба избирательного процесса будет решаться палатой представителей, причем в ситуации, когда у каждого штата есть только один голос, независимо от численности населения. Таким образом, мы бы вернулись к проблеме, описанной выше: 26 штатов с крошечной долей жителей от совокупного количества населения могут в конечном итоге выбрать президента. Хотя мои примеры представляют гипотетические результаты экстремального характера, они вовсе не являются плодом надуманных тревог.
И, наконец, в рубрике о политике я коснусь обструкционизма (флибустьерства). Для тех кому незнаком термин, обструкционизм — это процедурный инструмент, позволяющий меньшинству в сенате тормозить законодательную инициативу, и в таком случае для принятия закона требуется 60 голосов вместо простого большинства в 51 голос. Поскольку правящая партия обычно занимает менее 60 мест, что соответствует сегодняшней действительности (места поделены 50/50), флибустьерство зачастую дает партии меньшинства право наложения вето на законопроект. И, поскольку партиям приходится постоянно бороться за политическое влияние, сегодня все настолько политизировано, что партия меньшинства зачастую не преследует иной цели, чем создание препятствий на пути реализации повестки партии большинства.
Вследствие противодействия многим приоритетным задачам демократов со стороны республиканцев внутри демократической партии усиливается напряжение при попытке использовать свое незначительное большинство в сенате с целью устранить обструкцию (вице-президент во главе сената — подразумевается демократ — обладает возможностью переиграть ничейный результат в 50/50).
Устранят ли демократы препятствие? А следует ли это делать? И если им удастся, каково будет им самим, когда однажды республиканцы, находясь в большинстве, более не будут стеснены флибустьерством как инструментом? Не вдаваясь в дискуссию, я лишь укажу на возникающую здесь дилемму. Сторонники флибустьерства аргументируют, что этот инструмент предусматривает формирование правящей партией законодательных инициатив, способных найти поддержку со стороны партии меньшинства, и этим создаются препятствия для принятия законов экстремальной направленности. Однако оппоненты отмечают, что в наши дни, когда меньшинство зачастую посвящает свою деятельность только обструкционизму, сам факт существования флибустьерства гарантирует лишь бездействие. (Тем не менее заметьте, что результаты с инфраструктурным законопроектом показывают, что согласованная деятельность двух партий в принципе невозможна, и большое количество законодательных инициатив меньшинства принимаются именно таким образом, при этом предмету голосования уделяется не много внимания.)
Возможность принятия закона при помощи большинства с перевесом в одно кресло создает условия для тирании большинства. Что является бóльшим злом? Очевидно, что выбор в пользу тирании — это один из вызовов, с которым сталкивается наша демократия. Легких ответов просто не существует. (И если традиционалисты-демократы откажутся от попыток устранить флибустьерство, что сможет удержать республиканцев избавиться от данного инструмента в следующий раз, когда уже они будут правящим большинством?)
Неравенство целых поколений
В 2026 и 2037, соответственно, благотворительные программы социального обеспечения и медицинского попечительства для престарелых американцев с большой вероятностью не смогут продлевать сегодняшние пособия. И все же мы до сих пор не слышали ни одной дискуссии на тему урезания выплат, отложенного права на их получение, увеличения налогов и проверки материального положения, которым суждено быть неотъемлемой частью решения в ту или иную пользу. Фактически за последние 18 месяцев Вашингтон одобрил расходы на более чем 9 триллионов средств, направленных на смягчение последствий Covid-19 и на инфраструктурные проекты, но мы еще не слышали ни слова со стороны какой-либо из партий по поводу четкого согласования по таким особо чувствительным программам. Можно предположить, что причина в следующем: партия, осмелившаяся урезать данные программы, по всей вероятности, подвергнется критике в ходе выборов.
72 миллиона граждан поколения «бэби бум» (люди, родившиеся между 1946 и 1964 годами) — это троекратное увеличение граждан «молчаливого поколения», предшествующего им, и это на 10% больше, чем 65 миллионов поколения «ксерс», последовавшего за «бэби бум». Грандиозное количество избирательных голосов «бумеров» вкупе с финансовыми ресурсами предоставляли немыслимую политическую силу в течение последних 40 лет. Результатом стал широкомасштабный дефицит финансирования потребностей «бумеров» и провал попытки модифицировать программы по социальной помощи, нуждающиеся в регулировании, и всё это в ущерб будущих поколений.
Это живой пример несправедливости, передавшейся из поколения в поколение, которая вершит судьбы людей в последние десятилетия. В двух словах — тем способом, который немногие американцы могут осознать, правящий аппарат обеих партий занимался (и по-прежнему занимается) субсидированием в огромных количествах, облагая доходы меньшими суммами налоговых вычетов, чем следовало бы, если сравнивать с объемом потраченных средств (таким образом, создавая дефицит бюджета). При этом партийные правящие круги раздувают государственный долг, главным образом покровительствуя «бэби бумерам», которые в сегодняшней Америке являются чрезвычайно многочисленной категорией пенсионеров. Вот вам и история государственного долга США:
Год | Миллиардов | % от ВВП |
$ | ||
1955 | 274 | 64% |
1975 | 533 | 31 |
1995 | 4,794 | 64 |
2015 | 18,151 | 100 |
2019 | 22,719 | 107 |
2021 | 28,400 | 125 |
Если быть кратким, то «бэби бумеры» по-прежнему потребляют больше, чем это позволяет их честная доля пирога. Это словно завещание будущим поколениям — им надлежит быть обремененными солидной суммой долга, возникшей вследствие расходных статей, преимуществами которых им не суждено соразмерно воспользоваться.
Социальное обеспечение, хотя и не является частью федерального бюджета, предоставляет хороший пример. Оно организовывалось не как финансируемое за счет государства, а как схема страхования на основе выплаты пенсий из текущих доходов работающих, по условиям которой сборы из денежных поступлений используются для осуществления выплат пенсионерам. Налоговые доходы с отчислений на социальное страхование не добавляются в общий фонд, кроме как на временной основе, а льготные пособия выплачиваются из текущих налогов, которыми облагаются работающие, а никак не из доходов в виде целевого капитала фонда. Но в наши дни у нас гораздо меньше людей, работающих для обеспечения условного пенсионера, а продолжительность жизни пенсионеров увеличилась. Тенденции такого рода ставят под угрозу всю систему. Необходимо провести модернизацию, но она не выполняется. Таким образом, спустя 16 лет с настоящего момента (если не раньше) налоги на социальное обеспечение придется поднимать, пособия (как минимум, коэффициент их увеличения) придется урезать, и/или обеспечение социальной защиты вынужденно станет обязательством федерального уровня, вносящим свою лепту в общий дефицит, вместо того чтобы оставаться страховой системой, работающей на основе самофинансирования.
Это всего один из многочисленных способов, с помощью которых будущие поколения будут нести наказание за перерасход средств, которым занимаются мои современники. Благотворительные фонды и университеты имеют собственный свод правил, управляющий расходами на пожертвования, основная цель которых состоит в установлении баланса интересов нынешнего поколения и тех, кто придет ему на смену. Это основополагающая ответственность попечителей в благотворительных институциях.
С другой стороны, большинство родителей в наши дни тратят свою жизнь на отслеживание баланса на неблагоразумно приобретенных кредитных картах и перекладывание долгового бремени на своих наследников.
Хотя можно долго вести дебаты о важности государственного долга, как и о том, какая его сумма определяется как «слишком высокая», сложно спорить с тем, что последние администрации в Вашингтоне устанавливают непропорциональный баланс интересов всех поколений. (И, между прочим, нынешние поколения вполне счастливы в своем нерациональном потреблении ресурсов планеты, позволяющем подпитывать привычный стиль жизни. Это определенно оставит потомков один на один с деградированной средой. Так выглядит еще один серьезный аспект их неравенства.)
В августе 2008, завершая записку Нечто, вызывающее беспокойство, я воспользовался выдержкой из книги 2004 года «Езда на пустом бензобаке» Пита Петерсона (для тех, кто не входил в мир бизнеса в XX-м столетии, Пит занимал ведущие должности в правительстве и вместе со Стивом Шварцманов стал основателем Blackstone):
. . . .На фоне того, что наши проблемы пока еще не являются безнадежными, обе политические партии все больше и больше отрываются от реальности. Им не приходится сталкиваться с нашими трудностями, они избегают проблем. Из пропасти политики отрицания, отвлеченности и потакания себе вытащить их можно лишь в случае, если читатели, подобные вам, избавят эту страну от политтехнологов и пиарщиков как справа, так и слева…
Заручившись катехизисами, движимыми верой, которые по большей части не подлежат оценке или доказательству и кажутся за пределами политической морали, обе политические силы сформировали нечестивый союз — необъявленная война против будущего. Необъявленная война, именно так, и она будет против наших детей. Ни от одной из сторон мы ничего не слышим по поводу жертвования днем сегодняшним во имя лучшего завтра. В некотором смысле нашим самым грозным вызовом могут быть обескураживающее безразличие наших лидеров к метастатическому разрастанию нашего бюджета. (Выделено автором.)
Хорошая новость будет состоять в том, что мы выкарабкались и наслаждаемся хорошим показателем благополучия, несмотря на наличие таких проблем. Плохая же новость — это факт, что мало или почти ничего не сделано в этом отношении.
Роль Федерального резерва
Не стану тратить много времени на данный предмет, поскольку история известна всем. Однако ей суждено стать частью записки, призванной обсудить важные перемены, которые уже начались.
Исторически сложилось так, что функция центральных банков заключается в контролировании уровня инфляции и обеспечении достаточно быстрого роста экономики для создания «полной занятости». Тем не менее в последние годы Фед, кажется, взял на себя дополнительную задачу по удержанию фондовых бирж на восходящей траектории. Данная цель достигнута с помощью радикального снижения процентных ставок и инъекции огромных объемов ликвидности в экономику.
Ставка по фондам от Фед — предсказатель судьбы краткосрочных процентных ставок в США — была снижена до нуля впервые со времени глобального финансового кризиса 2008–09. И это сработало — последовавшее далее стало самым продолжительным восстановлением экономики США за всю историю. Однако ставки не были подняты тогда, когда экономическое выздоровление было на пике, а когда они, наконец, были повышены в 2017–18, рынки закатили истерику Фед пошел на попятную и урезал ставки.
В настоящее время фондовые ставки от Фед снова нулевые, рынки находятся на гораздо большей высоте, чем они были за последнее десятилетие, а нам приходится наблюдать инфляцию, вызывающую опасения. Фед анонсировал, что собирается ослабить свои программы стимулирования по покупке бондов, и многие ожидают, что агентство начнет повышать процентные ставки в следующем году. Как это повлияет на экономику? Взбунтуются ли рынки снова и заставит ли их реакция отступить Федеральный резерв, вернувшись к режиму низких процентных ставок? Будет ли Фед сохранять растущую направленность стоимости активов на постоянной основе, что, как считают оптимисты, теперь его основная работа?
Для меня лично ожидания того, что Фед сможет удержать экономику и рынки на восходящем тренде беспрерывно, — слишком хорошо, чтобы быть правдой. И не устану верить, что экономика продолжит работать продуктивно и эффективно в долгосрочной перспективе, если это свободная рыночная экономика, направляющая ресурсы на оптимальные нужды. Как писал в 2008 Ричард Массон, с которым мы вместе основали Oaktree, «Созидательное разрушение и функционирование рыночной экономики гарантируют перемены в пользу наилучшего решения с течением времени». Мы могли бы воспользоваться свободным рынком денег.
Ларри Гудман, президент Центра обеспечения финансовой стабильности, не так давно написал следующее:
С тех самых пор [2010] скупка Федеральным резервом казначейского долга профинансировала от 60–80% совокупной государственной потребности в займах. Другими словами, действия Фед исключили необходимость в прозрачности цен для приватного сектора более чем на 10-летний период, столкнув доходность до минимумов, а цены подняв до рекордных максимумов…
В финансовом 2021 году Фед выкупил казначейскую задолженность в размере 1 триллиона долларов, а казначейство выкачало 1,6 триллиона из своего сберегательного счета в Федеральном резерве. Такими действиями был покрыт практически весь бюджетный дефицит в сумме, эквивалентной… без малого всему объему государственного займа, связанного с пандемией. На основании месячных показателей прошлым летом действительно имели место излишки финансирования. Неудивительно, что 10-летняя доходность казначейства в августе достигла самого низкого уровня в 1,17%, несмотря на высокие темпы инфляции. (The Wall Street Journal, ноябрь 18, 2021)
И теперь загадка для вас: США по-прежнему в состоянии эмитировать заемные средства по низким процентным ставкам, и это есть звучное подтверждение их кредитоспособности, признаваемое покупателями. А кто же является основным покупателем, обеспечивающим данную платежеспособность? Правильно, США.
Между прочим несколько прогрессивных демократов объявили о своем несогласии с повторным назначением Джерома Паувелла в качестве главы Федерального резерва, поскольку полагают, что он недостаточно активен в вопросе урегулирования климатических изменений. Поэтому у нас есть Фед, которому надлежит контролировать инфляцию, ускорять темпы роста экономики и занятости населения, поддерживать рынки и бороться с изменением климата. Как много ролей может взять на себя единственная институция и сохранять при этом согласованность всех усилий?
Достижения в Китае
В течение 33 лет, прошедших с момента окончания маоистской эпохи в 1978, Китай превратился в быстро растущую экономику мира. Он продолжил свой рост в 2020, когда другим крупным экономикам это не удалось. Продлится ли этот процесс? Суждено ли Китаю стать крупнейшей мировой экономикой? Ответы на данные вопросы будут важны чрезвычайно.
Мой главный вывод заключается в том, что Китаю пришлось маневрировать среди большого количества трансформационных процессов переходов:
- от сельской местности в город;
- от сельскохозяйственного сектора к производству товаров и услуг;
- от массовой бедности к существенному увеличению прослойки среднего класса;
- от экспортной зависимости к внутреннему потреблению;
- от роста, основанного на капитальных инвестициях, к более органичному росту;
- от государства, переживающего собственное становление, к статусу мировой державы.
Поскольку такие процессы рассчитаны на целые годы вперед, Китаю придется балансировать между централизованным управлением и свободным предпринимательством (и китайцы осознали необходимость таких действий). Государство вынуждено уважать верховенство права, но по-прежнему задействует желательные для него стратегии политического характера.
Я, кроме прочего, верю, что Китай сможет отказаться от надежды на спасительные меры Пекина, покончить с банкротством и вытекающими из него потерями, а также, смею заметить, от экономической цикличности.
Вопрос, который кажется наиболее интересным, звучит так: как Китаю удается одновременно осуществлять централизованное управление экономикой и частное предпринимательство на фоне того, как в одно и то же время реализуется идея достижения производительности экономики и отстаиваются догмы социалистической идеологии. Ответ на данный вопрос ставил меня в тупик на протяжении 15 лет, с тех пор как я оказался в нашей компании. Китайские граждане отдают дань уважения Коммунистической партии, а партия и ее лидеры обладают существенным количеством рычагов влияния, им не грозят никакие препоны, появляющиеся вместе со столь громоздким явлением под названием демократия. Однако частный сектор кипит от предпринимательской деятельности и, кажется, неплохо себя чувствует.
В течение последнего года президент Си покончил с влиянием видных финансовых дельцов, экономическим неравенством и теми отраслями, которые рассматривались как неблагоприятные для сообщества, подобные коммерческим учебным заведениям. Как мне кажется, каждый из руководителей принял к сведению, что экономическое чудо пришло вслед за устранением маоизма, а также с заменой квотирования и стремлением к получению прибыли. Полагаю, что дуализм в Китае продолжится, а частное предпринимательство останется до тех пор, пока в управлении применяется подход, согласующийся с «Мыслью Си Цзиньпина».
Переходные процессы, перечисленные выше, уже реализуются. Энергичное использование каждого из них, причем одновременное, рассматривается как задача повышенной сложности. Не забываем, что Китай обладает обширными ресурсами, а на фоне этого существует строгое централизованное управление. Никто не может достоверно утверждать, справится Китай с задачей или нет, — лучшее, на что приходится уповать в этом вопросе, — интуитивное чутье. Моя интуиция подсказывает, что экономика Китая продолжит свой рост, и его темпы опередят весь остальной мир, а это уже серьезная заявка на звание крупнейшей экономики. Полагаю, со временем мы увидим, как происходят все вышеупомянутые трансформационные процессы. Вот только их путь отнюдь не будет гладким и свободным от преград.
В течение последних пяти лет я являлся членом Шанхайского совета по бухгалтерско-консультативной деятельности. Это позволило мне увидеть, до какой степени Китай ориентирован на привлечение иностранного капитала и становление Шанхая как мирового финансового центра. Я также верю, что в Китае понимают, что осуществление задуманного требует приверженности к идее верховенства закона и добропорядочного поведения для страны, заявившей о себе как о члене глобального сообщества. К счастью, все указывает на то, что наихудшим опасениям относительно тактики поведения не суждено сбыться.
Т-Мир
Насколько мне известно, 2020 стал первым годом, когда слово «триллион» вошло в наш обиход. Еверету Дёрксену присваивается авторство (возможно, и надуманно) такой формулировки: «Миллиардом больше, миллиардом меньше, и достаточно скоро вы будете пользоваться терминологией реальных денег». В настоящее время статус миллиарда сократился до мелочи, а почетным званием «подлинные деньги» вправе обладать триллион.
Сомневаюсь, что большинство людей в состоянии объяснить, что такое триллион (в смысле того, что наверняка у них нет представления, что это тысяча миллиардов или миллион миллионов). Масштаб триллиона совершенно непостижим. 30–40 лет назад я обмер, узнав, что миллион долларов — это секунда в сравнении с 28 часами, а миллиард долларов — секунда в сравнении с 38 месяцами. А теперь, давайте подумаем о триллионе: секунда в сопоставлении с более чем 3000-летием. Как я говорил, просто непостижимо.
Избранные должностные лица разбрасываются терминологией, выраженной в триллионах (и тратят триллионы), не имея механизма, позволяющего в достаточной степени оценить возможные последствия. Что дальше? На днях я смотрел превосходный мультфильм с графическим изображением купола Капитолия и текстом под рисунком — «Что идет после триллиона?». Если будем жить достаточно долго, уверен, мы всё узнаем.
Размышляя над реализацией всех этих важных трансформаций, несложно прийти к мнению, что мир в наши дни непривычно осложнен, и испытать тоску по старым добрым временам. С другой стороны, я мысленно возвращаюсь к некоему высказыванию, однажды прозвучавшего из уст Дона Мередита, бывшего защитника «Даллас Ковбойз», — его комментарию по поводу передачи «Футбол в ночь на понедельник»: «Они сделали всё нехарактерным для себя образом. Но, опять-таки, еще не с чем сравнивать». Нынешнее время обычно представляется как трудное, и мы с любовью вспоминаем безмятежность наших ранних лет. Однако подозреваю, что прошлое вовсе не было таким уж комфортным, каким оно кажется в воспоминаниях, в нем было больше проблем, чем мы раз за разом воскрешаем в своей памяти.
Ведущий консультант по экономике Нейл Ирвин очень хорошо охарактеризовал нашу ситуацию в газете «The New York Times» от 16 апреля 2020 года (я позаимствовал эту цитату для включения в свою записку в мае 2020 под названием Неопределенность):
Мировая экономика — это запутанная до бесконечности паутина взаимосвязей. Каждый из нас обладает возможностями непосредственных взаимоотношений экономического характера: магазины, где мы делаем покупки, работодатель, выплачивающий нам зарплату, банк, предоставляющий нам ипотеку. Но как только вы попадаете с вашей ступени выше на два или три уровня, становится невозможным понять, как работают эти связи…
В течение грядущих лет мы узнаем, что произойдет, если разорвется паутина [под воздействием пандемии и вызванным ею локдауном] и разрушатся миллионы ее звеньев, все и сразу. Этим открывается возможность существования мировой экономики, совершенно отличающейся от модели, преобладающей в последние десятилетия.
Все что мне требуется добавить — так это мое привычное замечание по поводу будущего: поживем — увидим.
